|
Страница 4 из 5 А я, ошеломленная, приговаривала на его удары: — Сева! Севочка! Сева! Сильным, каким-то мужицким, драчливым движением он обрушился всем телом на мою руку и вырвался. Дверь хлопнула, а я заплакала. От неожиданности, страха, бессилия. Завыла в полный голос. Что делать, я тогда часто плакала. Мне многое было внове, а это — страшней всего—недетская детская брань, подобранная где-нибудь у пивнушки. Теперь-то, десять лет спустя — как непохоже на Дюма! — пройдя многое и хлебнув разного, отвыкнув от слез и привыкнув к жесткости подлинной правды, я твердо знаю, что учитель должен уметь погрузиться в человека, и не всегда—далеко не всегда! — там, в глубине, найдет он благоухающие цветы, порой встретит слякоть, грязь, даже болото, но не надо пугаться! Надо браться за дело, закатав рукава, надо брать в руки мотыгу и, несмотря на тягость и грязь, оскальзываясь, спотыкаясь, заходя в тупики и снова возвращаясь, осушать болото, пока на его месте не зацветут сады —вот достойное занятие! Нет стыдных положений, есть стыдное — или стыдливое — отношение к делу, и я не раз ощущала особый прилив чистоты и ясности, становясь — не отворачивайте нос от этого слова,'—да, да, ассенизатором ломких душ, с упоением вышвыривая из самых потайных закоулков дрянное, подлое, низменное, которого, кстати сказать, не так уж и мало едва ли не в каждом человеке.
|
